«Песочный», «Березовая аллея»… Казалось бы, такие красивые названия! Но при этих словах у питерцев ёкает сердце: там находятся онкоцентры.

Первый раз в Песочный мы с Вадиком ехали молча, крепко вцепившись друг в друга. И такое обжигающее отчаяние охватывало, такой страх, что у меня ноги становились ватными. За окном автобуса текла обычная жизнь, сновали люди, спеша по своим делам. Но мы уже были отгорожены от них нашем горем — страшным диагнозом, который, словно вот это толстое автобусное стекло, разделил жизнь на беззаботное «до» и ледяное «сейчас».

Для большинства людей диагноз «рак» до сих пор звучит приговором. Мы не были исключением. Вадик держался мужественно, не подавая виду, что ему страшно. Я тоже старалась изо всех сил быть внешне спокойной, однако тошнотворная тревога плескалась внутри, не поддаваясь никаким корвалолам-валокардинам. Добавляло страху и то, что много лет назад мой первый муж, которого тоже звали Вадим, погиб в катастрофе, и ужас от мысли, что потеря может повториться, накрывал с головой.

Здание НМИЦ им. Н.Петрова, по сравнению с другими современными онкоцентрами в Песочном, выглядело скромно и по-советски патриархально. Небольшая часовенка при входе, во дворе – огромные ёлки и памятник профессору-основателю. На ступенях у дверей растянулась холеная кошка. Все детали отмечались походя, механически, но, оказалось, накрепко въелись в память.

Очередь у кабинета заведующего торакальным отделением была маленькой и молчаливой: кроме нас, еще две группы людей — каждая сама по себе, в коконе своего несчастья. По коридору бродили опутанные послеоперационными трубками больные. Санитарка протирала пол, деликатно обходя шваброй смущенно поджатые ноги «новичков», обутых в бахилы. Вдруг мягко щелкнул лифт, из него стремительно вышел широкоплечий мужчина в синей хирургической пижаме и, приветливо кивнув ожидающим, скрылся в кабинете. «Левченко, Левченко!» – зашелестело по отделению. Все как-то подтянулись и словно просветлели, что ли. Тогда мы еще не понимали этой реакции, не знали, что вот так же восхищенно будем встречать каждое появление этого доктора.

И конечно, в тот момент мы совершенно не осознавали, как нам повезло, что попали именно сюда, под крыло к Евгению Владимировичу Левченко — хирургу от Бога.

…Муж перенес две операции, долго и мучительно шел на поправку. Мы провели в НМИЦ им. Н.Н.Петрова около трех долгих-долгих месяцев. но каждый день, проведенный в этих стенах — здесь, на отделении торакальной онкохирургии, – я вспоминаю с благодарностью. С тех пор прошло шесть лет — здоровых и, конечно, счастливых — потому что после пережитого начинаешь ощущать полноту жизни острее и ярче, и научаешься ценить ее по-настоящему.

И вот теперь мне выпала радость поговорить с нашим спасителем — хирургом Евгением Левченко, который подарил второй день рождения моему Вадику.

Этой беседой я делюсь с вами, дорогие читатели.

Левченко Евгений Владимирович – доктор медицинских наук, член-корреспондент РАН, руководитель торакальной онкохирургии ФГБУ «НМИЦ им. Н. Петрова, лауреат премии фонда академика М. Перельмана, автор 133 научных работ, 12 патентов на изобретения, член правления Мультидисциплинарного общества торако-абдоминальных онкологов, член правления Ассоциации торакальных хирургов России, член Международной ассоциации по изучению рака легкого (IASLC), Европейского общества кардиоторакальных хирургов (EACTS), Европейского общества хирургической онкологии (ЕSSO).

– Евгений Владимирович, а как все начиналось? Неужели Вы прямо с детства мечтали стать врачом?

Я человек увлекающийся. Меня с младых ногтей страстно тянуло что-то делать руками: рисовать, выжигать, заниматься резьбой по дереву. О медицине я не тогда и не помышлял, и после школы поступил в Черкесский строительный техникум — я ведь родом из Карачаево-Черкессии. Окончил его с отличием, и в дальнейшем планировал поступать в архитектурно-строительный институт. Правда, уже после армии.

– А где служили?

В Харькове, в спортивной роте. Я ведь еще и пулевой стрельбой увлекался. Стрелял из винтовки мелкокалиберной, и из автомата — из трех положений: лежа, стоя, с колена.

Евгений Левченко. Конец 1980-х

– И как успехи? Были достижения?

А как же. Я даже выиграл первенство войск по Молдавии и Украине. Начальник по физической подготовке был страшно горд: «Я вырастил чемпиона! Впервые в истории первенство взял солдат-срочник!»

В советское время спортивная рота была своего рода профессиональным спортом. В нашей части, например, числился майором легендарный Жаботинский. Успешным спортсменам были открыты двери во все вузы. Мне предложили выступать за часть и получать деньги, по тем временам очень приличные — 220-250 рублей в месяц. Правда, меня сразу предупредили: выбирай любой ВУЗ, кроме медицинского — мол, туда мы двоих футболистов определили, а они спорт забросили и ушли в медицину. Но тут нашла коса на камень: я, занимаясь стрельбой, страстно увлекся психологией. Стрелку необходимы выдержка и спокойствие, без этого никуда. Стоит занервничать, попасть в предстартовый мандраж, и все — сердцебиение, тремор, никакого результата не будет. Поэтому мы занимались аутотренингом, и это так меня захватило, что я решил во что бы то ни стало выучиться на психолога или психотерапевта.

Посему от спортивной карьеры я отказался, от идеи со строительно-архитектурным – тоже. И отправился в Ставрополь, поступать в медицинский институт.

– Надо же, как тесен мир! Моя бабушка родилась в Ставрополе, оттуда идут мои корни. Недавно я писала статью об этом чудесном городе.

Со Ставрополем меня связывает многое. Институт, аспирантура, ординатура.

Там я написал кандидатскую и докторскую, которую защитил уже в Питере. Писал ее, будучи практикующим хирургом, завотделением. После операций мы шли с коллегами в виварий, занимались экспериментами. Изучали роль мышечного лоскута — как он работает, как влияет на заживление культи бронха. Эта работа стала одной из важных составляющих докторской диссертации.

В Ставрополе я познакомился со своей будущей женой, она училась на курс младше. Мы поженились еще до окончания института, были студенческой семьей. Когда родился старший сын, Никита, мы по очереди с ним сидели — смотрели по расписанию, у кого лекция менее важная, тот оставался дома, «няней».

– А как же психология? Как получилось, что выбрали хирургию?

Чтобы помочь студентам определиться со специализацией, в институте были организованы кружки — факультативные занятия. Я выбрал сразу несколько, в том числе и психотерапию, и хирургию. И хирургия победила: оказалось, мои детские увлечения рисованием, резьбой, кропотливым выжиганием по дереву — это были предпосылки к будущему призванию. Мне сразу стало понятно, что хирургия, рукодействие, связанное с мелкой моторикой — это мое.

Но и «крупной моторикой» пришлось заниматься: нужно было как-то зарабатывать деньги. Все шесть лет студенчества я летом ездил в стройотряд, по ночамсанитарил. После 3-го курса уже разрешалось работать медбратом, и я устроился сначала в ортопедию, потом — в реанимацию. Там я работал долго, даже когда уже был в ординатуре. Параллельно освоил массаж. Стояли лихие 90-е, нужно было кормить семью.

– А когда Вы впервые попали в операционную? Помните свое боевое крещение?

О, да. Это было в пору работы в реанимации. Привезли больного с ножевым ранением сердца. Сделали операцию, перекладываем с каталки на кровать, и вдруг — остановка. Начинаем делать непрямой массаж сердца. Качаем, качаем — никакого результата. Я продолжаю, а хирург меня за рукав придерживает: «Ты смотри, аккуратнее, а то швы разойдутся, а потом скажут, что я не зашил!» Продолжаем реанимировать, уже несколько дефибрилляций — толку нет. Смотрю — бригада энтузиазм теряет. А я не могу смириться: первое дежурство – и смерть пациента. Давайте, говорю, адреналин введем в сердце? Хирург махнул рукой: ну, коли. Я адреналин в шприц набрал, и внутрисердечно — бац! И сердце забилось. Запустили! Уфф, я выдохнул. А ночью слышу — какой-то шум. Вбегаю в реанимационную палату — и вижу картину: наш больной каким-то макаром сполз с кровати и со всеми катетерами, со всеми трубками, электродами, что из него торчат, ползёт к соседней койке: «Брат, рассолу налей!» Вот такое у меня было боевое крещение (смеется).

– Когда Вы оперировали моего мужа, я просидела на кончике стула много-много часов. И все смотрела на двери лифта: когда же появится ваша бригада? Ситуация была жесткая: гангрена легкого, операция по жизненным показаниям. Мне было очень страшно, я сидела и молилась про себя. Наконец, лифт приехал, вышли Никита Евгеньевич с коллегой. Я кинулась к ним, и чуть не упала: ноги затекли. А они отвечают: «все вопросы к Евгению Владимировичу». У меня сердце оборвалось. Мелькнула мысль: все плохо, не хотят сами сообщать… И тут появляетесь Вы. И улыбаетесь. И говорите: «Было сложно, но мы справились. Наверное, ангел стоял за спиной». У меня аж слезы брызнули. Это всё произошло в ночь на мой день рождения. И это был самый драгоценный подарок в моей жизни. А бывали еще случаи, когда «ангел за спиной»?

– Да, бывают операции, что называется, на грани фола. Вот, например, такая история. Мы с женой приглашены на день рождения коллеги. Рабочий день давно кончился, я тороплюсь: все гости уже за столом, ждут только меня. Переодетый, с портфелем в руке, быстро иду по коридору к лифту. Случайно, краем глаза, через приоткрытую дверь палаты замечаю пациента, стоящего у раковины. И ровно в этот момент у него начинается страшный кашель, и изо рта — фонтан крови. Сразу понимаю: профузное легочное кровотечение. Промедление смерти подобно, причем в самом прямом смысле. Тут уж не до церемоний: кричу на все отделение, дежурная смена мгновенно организует подачу в операционную. А больной тяжелый, степень развития опухоли запредельная. Слава Богу, успели, провели сложнейшую операцию… Больного спасли — выписался от нас без осложнений. На этот раз ангел помог оказаться в нужное время в нужном месте. Однако на день рождения я, понятное дело, не попал.

Е.В. Левченко в операционной

И еще крепко запомнилась одна девочка, совсем юная. Опухоль средостения, метастазы в легких и в печени. Опухоль не должна была быстро развиться, но она проросла в магистральный сосуд, и злокачественные клетки разнесло по организму. Мы удалили саму опухоль, затем 18 метастазов в одном легком, 21 — в другом. И предстояла операция на печени — нужно было удалить пораженную зону, и еще несколько очагов в сохраненной части. Я попросил моего коллегу, Алексея Михайловича Карачуна, сделать эту операцию. Он согласился. И вдруг звонит: «Женя, зайди в операционную». Я захожу, и он мне показывает: «Смотри, метастаз расположен прямо над средней печеночной веной. Если заденем — всё…» Я говорю: «Давай я сейчас помоюсь и помогу. Всю ответственность беру на себя». Алексей Михайлович головой мотает: «Не надо, не переживай, я справлюсь. Просто должен был тебя предупредить». Ассистент заявляет: «Я в этой авантюре участвовать не собираюсь!». Размывается и выходит из операционной. Тем не менее, Алексей Михайлович ювелирно провел операцию, все получилось. И живет наша девочка! Спустя 10 лет после операции вышла замуж, родила ребенка. Малышу уже исполнилось три. И каждый день, в течение всех этих 13 лет, я получаю на вотсап весточку: «Доброе утро!». Вот такая тёплая обратная связь.

Знаете, ведь бывшие пациенты не любят вспоминать больничные дни, связанные со страхами, болью, переживаниями. Им хочется забыть все, как страшный сон, уйти в здоровую жизнь, начав с чистого листа. Поэтому так ценны и радостны известия, что с больным все в порядке, он живет полноценной жизнью.

Е.В. Левченко в рабочем кабинете

– Ваше торакальное отделение — это какой-то уникальный мир. Я вспоминаю наши с Вадиком больничные дни и не перестаю удивляться: люди у вас работают потрясающие — все, как на подбор, отзывчивые, понимающие. Домашнее отношение, доброе и ласковое. У всех — от санитарки до врача. Не припомню ни одного грубого слова, ни одной равнодушной реакции на просьбы или жалобы больных. Как удалось подобрать такой коллектив?

Когда я пришел сюда 18 лет назад, коллектив уже был. Внешне здание производило удручающее впечатление: всё так и просило ремонта, грибок на стенах… А коллега мне говорит: Вы не смотрите, что здесь все так неказисто. Эти стены намоленные — опытом, отношением к людям. И это чистая правда.

– Вся ваша семья — медики. Расскажите, пожалуйста, об этом.

Я уже говорил, что с женой мы познакомились в медицинском институте. Она тоже всю жизнь в профессии. Сейчас работает завотделением химиотерапии здесь же, в Песочном, в соседнем онкоцентре им. Н.П. Напалкова. Так что на работу в одной машине ездим. Наталья из медицинской семьи, ее отец четверть века возглавлял онкодиспансер в Ставрополье. Кстати, он тоже начинал как торакальный хирург.

– Получается, ваша семья — настоящая династия врачей! Я прекрасно помню Вашего старшего сына — Никиту Евгеньевича, он был лечащим врачом у моего мужа. Красавец, умница. Всегда вежлив, доброжелателен и очень внимателен к пациентам. С каждым поговорит, всегда на все вопросы подробно ответит. Онкобольные — публика непростая, что греха таить. А после его визита в палату у больных словно иголочки приглаживались. А как у Никиты складывался путь в профессию?

Никита с самого детства твердо знал, чего хочет. Как-то раз, – он еще дошкольником был, совсем маленький, – показывает нам с Натальей рисунок. А на картинке — человечек с раскрытым животом. И подписано корявыми печатными буквами: «Если в животе гной, надо помазать зеленкой». Когда в третьем классе учился, жене однажды учительница позвонила: «Наталья Валерьевна, мне нужно задать вам вопрос по поводу Никиты». Жена напряглась — мало ли что? А та продолжает: «Вчера мы на уроке изучали профессиональные термины. Ваш сын написал: «циркулярная резекция бифуркации трахеи». Мне бы уточнить, как это правильно пишется?» (смеется).

– Да, похоже, шансов стать кем-то другим, кроме хирурга, у Никиты Евгеньевича не было. Вы работаете вместе, в одном отделении. Родственные узы помогают или мешают?

На работе мы исключительно сотрудники. Это сложилось само собой, с самого начала. Когда Никита заходит ко мне в кабинет, он обращается ко мне по имени-отчеству, даже если мы одни. Так что никакого разделения отношений по родственному принципу у нас нет. Главное — это профессионализм. Никита прекрасный специалист, грамотный и опытный. Я это ценю.

Евгений Владимирович и Никита Евгеньевич Левченко в операционной

Никита, как и я в свое время, поработал в разных областях: и в гинекологии, и в маммологии, и в абдоминальной хирургии. Но в итоге выбрал торакальную.

Я начинал с абдоминальной хирургии, потом работал в сосудистой. Получил опыт в самых разных направлениях. И это очень пригодилось. Ведь во время операций бывают всякие неожиданности, всего не предусмотреть. В хирургии нельзя быть узкопрофильным специалистом. Отечественная школа хирургии у нас великолепная, и, слава Богу, главные ее принципы не утрачены.

– А младший, Валерий Евгеньевич, какую стезю избрал?

У младшего интерес к медицине тоже, похоже, впитан с молоком матери. Как-то раз возвращаемся с женой с работы, еле живые от усталости. Не успели дух перевести, а няня Валеры (ему тогда всего три года было) нас в детскую тащит: «Полюбуйтесь, что он слепил!» Мы так и ахнули: пластилиновые врачи, пациент на операционном столе, все чин по чину (смеется).

Пластилиновая композиция «Операция». Скульптор Валера Левченко, 3 года

Теперь Валерий хирург, онколог. Закончил ординатуру по пластической хирургии и поступил в аспирантуру по линии маммологии. Так что он у нас тоже достойный продолжатель хирургической династии.

Е.В. Левченко в операционной с сыном Валерием

– Работа хирурга требует колоссального напряжения. Некоторые операции длятся по много часов. И каждая требует подготовки, разработки плана, бесконечного прокручивания его в голове. Получается, что работа практически круглосуточная. Удается ли хоть иногда отдыхать, переключаться?

В юности, в пору занятий стрельбой, я параллельно увлекался йогой. Эти практики и сейчас помогают переключаться, расслабляться. А так, конечно, со свободным временем сложно. Если выдается минутка — нужно смотреть работы аспирантов, редактировать статьи, готовиться к конференциям. Единственное, что стараемся с женой себе позволить хотя бы раз в год — это попутешествовать.

Евгений Владимирович и Наталья Валерьевна Левченко. Китай, 2008 г.

Мы очень полюбили Китай, и уже около 15 лет туда ездим. Совмещаем приятное с полезным. Вы, наверное, знаете, что профессиональная болезнь хирурга — проблемы со спиной, как результат долгого напряженного стояния за операционным столом. Китай не зря называют родиной массажа. Поскольку я сам занимался массажем, то могу на себе оценить качество процедуры. Они — профессионалы от Бога. После этого китайского курса меня хватает на полгода-год. Правда, не так давно я нашел великолепного профессионала здесь, в Петербурге. Человек в высшей степени образованный и увлеченный, со своей школой массажа. Так что есть и у нас достойные мастера в этой области!

А еще в Китае мы обязательно покупаем настоящий зеленый чай. Я его очень люблю и хорошо в нем разбираюсь. Мы едем на рынок, и у нас заранее уже заготовлены нужные фразы на китайском: какой именно чай, какого сорта и сбора. Один торговец, с которым мы познакомились, даже попросил, чтобы я его заранее предупреждал о своем приезде. А то, говорит, такой чай, как тебе нужен, я потом китайцам продать не могу, они ничего в этом не понимают (смеется).

За чашечкой знаменитого зеленого чая

Летаем мы обычно на Хайнань, разными маршрутами — через Гуанджоу, Шанхай, Пекин или Гонконг, – чтобы впечатления разнообразить. Маршрут разрабатывает жена, она прекрасно умеет это делать. И еще в Китае есть у меня одна страсть: резные деревянные изделия. Китайцы – удивительные мастера. А я же сам в детстве резьбой увлекался. И вот мы бродим по рынкам, где продают такие поделки, в поисках чего-то достойного, настоящего произведения искусства, за которое не жалко отдать никаких денег. Это ведь потрясающе тонкая, филигранная работа, то самое «рукодействие», которое сродни хирургии.

Китайская резьба по дереву. Из коллекции Е.В.Левченко

– А как Китай, изменился за эти полтора десятка лет?

Безусловно, и в лучшую сторону. В первые приезды, помню, поражала загазованность, повсюду треск и сигналы мопедов, шумно, грязно. А сейчас — чистота, красота, сплошь электротранспорт. Очень сильно страна преобразилась. Собственно, как и Россия.

– Да, мы порой не замечаем изменений, ведь они происходят небыстро, и мы успеваем привыкнуть к комфорту — словно так было всегда. Многие не ценят того, что имеют. И лечиться предпочитают ездить за рубеж. А как Вы считаете, где медицина лучше — у нас или за границей?

Был у меня пациент, который поначалу поехал в Германию. Там ему удалили половину легкого, хотя, на мой взгляд, можно было сделать намного более щадящее вмешательство, обойдясь потерей 1/10 части. Но дело хозяйское — Германия так Германия. Однако самое неприятное, что после этой операции у него случился рецидив в культе бронха. И он пришел ко мне. Я сказал, что можно сделать ререзекцию культи, поскольку опухоль не самая агрессивная — типичный карциноид, – и вшить среднедолевой бронх в промежуточный. Он спрашивает: а вы можете нарисовать и описать, что вы предлагаете сделать? Отвечаю — да, конечно. Рисую, даю описание. Он тут же отдает этот листок в перевод и отправляет в немецкую клинику, где проходил лечение. И говорит им, что, поскольку у него уже внесена предоплата, он хочет, чтобы ему там сделали такую операцию. И получает ответ: такая операция невозможна. Тогда он говорит, что готов прилететь к ним в клинику с хирургом, который эту операцию выполнит. И снова: такое невозможно. Что ж, тогда, говорит, возвращайте мне аванс, я буду оперироваться в России. Я ему эту операцию выполнил, и по его просьбе подробно зафиксировал все этапы — пациент сказал, что обязательно отправит в Германию весь отчет, чтобы, по его словам, «не воображали себя пупами земли».

У нас в России хирургия прекрасная. Может быть, не всегда мы хорошо оснащены технически, но что касается непосредственно «рукодействия» – здесь наши специалисты на высоте. Сказывается блестящая советская школа. И все в мире об этом отлично знают.

– Вас называют мировым лидером по выполнению изолированной химиоперфузии легкого. Расскажите немного об этой уникальной методике.

Если объяснять по -простому, то мы на время операции как бы «отключаем» лёгкое от общего кровообращения, и обрабатываем его раствором химиопрепарата, который в сотни раз превышает концентрацию, применяемую даже при высокодозной химиотерапии с пересадкой костного мозга. Такую дозу организм человека не смог бы выдержать, но при «промывании» только одного лёгкого это возможно.

На сегодняшний день мы провели уже около 350-ти таких операций.

– Это потрясающе. Ведь именно за такую операцию в 2017 году Вы были удостоены премии фонда им. академика М.И. Перельмана?

В 2009 году я прооперировал 17-летнюю пациентку. Она, бедная, еще до этого намучилась: у нее была остеосаркома, девочка пережила несколько операций, в том числе удаление опухоли ноги с протезированием. И вот она попадает к нам. Мы удаляем 12 метастазов из правого легкого, с химиоперфузией. Подходит время оперировать левое лёгкое, и тут ей какой-то благотворительный фонд организовывает консультацию в США, у знаменитого хирурга-онколога, специализирующегося на саркомах. Она полетела туда. На консультации врач спрашивает: «Где вам делали такую операцию легкого?» Она отвечает: «В России». А врач ей: «Ну что ж, тогда возвращайтесь в Россию и делайте второе легкое там. У нас в США такие операции не выполняются». Вот вам и еще пример хваленой зарубежной медицины. Вернулась к нам, мы выполнили ей удаление из левого легкого еще 10 метастазов с перфузией.

И вот уже 15 лет наша пациентка жива-здорова. Совсем недавно с ней разговаривал. Всё у нее прекрасно, работает дизайнером. Жизнь продолжается!

…После беседы с Евгением Владимировичем я долго брожу по шуршащим последними листьями осенним аллеям и думаю о том, как причудливы и неисповедимы линии судеб. Или исповедимы, только не нами? Может быть, какой-то специальный ангел когда-то высмотрел сквозь туманы далеких гор Карачаево-Черкессии мальчика, что кропотливо трудился над очередной затейливой поделкой. Высмотрел и повел по жизни, незаметно подталкивая, направляя туда, где все его таланты — художественный дар, искусность рук и точность глазомера, чутье психолога, невероятное терпение и выдержка, трудолюбие, страсть к познанию, – соединились, сошлись в наивысшей точке искусства рукодействия — ведь именно так слово «хирургия» переводится с древнегреческого.

Ёлки на территории НМИЦ им. Н. Петрова

Скоро зима. Огромные ёлки во дворе клиники им. Петрова украсят огоньками, и по вечерам они будут переливаться сквозь снег, лежащий на косматых еловых лапах. А больные будут смотреть на них в окна — так же, как когда-то смотрели мы с Вадиком.

И хочется пожелать им надежды и веры — и в Бога, и в наших замечательных докторов, в их золотые руки и светлые головы.

Святки в Песочном

Что до зимы и всех её красот
тем, кто в Песочной мается больнице?
К стеклу прижавшись лбом, стоять, молиться,
потом считать – до сотни, до трехсот, –
слонов стада, верблюдов караваны,
в надежде хоть на час, на полчаса
в сон завернуться,
лоскуток нирваны
урвать…
В окне фонарь, и полоса
скупого света.
Вьётся пух перинный.
Белёсый пёс походкою звериной
едва тревожит снега полотно.
Всё тихо-тихо, как в немом кино.

Пока ты дремлешь, снегопад прошёл.
Блестит звезда рождественским осколком.
Крещенский ангел реет над посёлком.
Всё хорошо.
Всё будет хорошо.

Беседовала Галина Илюхина