Бывает, знаком с человеком не один десяток лет – сосед, к примеру, или коллега по работе, – а как-нибудь разговоришься по душам, и, оказывается, ничего-то толком о нем не знал. Целый мир открывается, да такой, что диву даешься. 

С Владимиром Борискиным – талантливым человеком, литератором, строителем, предпринимателем, – мы знали друг друга много лет: состояли в одном литературном объединении, выступали в библиотеках, ездили на гастроли, даже играли в капустниках. Однако совсем недавно мы словно  познакомились заново. Став подписчиком нашего канала «Память бесконечна», Владимир проявил живейший интерес к материалам, посвященным сохранению памяти о близких. Однажды я прочла его обширный комментарий к одной из статей, и тут Борискин открылся мне совершенно с другой стороны.  При встрече мы разговорились, и за беседой не заметили, как пролетело несколько часов… Хитросплетения жизненных корней Борискина протянулись через века, пересекая Петербург с севера на юг – от Коломяг до Александровской, что под Царским селом. Я увлеченно слушала и словно смотрела фильм – семейную кинохронику разных лет.

И теперь мне хочется поделиться с вами его рассказом.

«Что мне запомнилось из раннего детства? Вот стою я на улице в родном поселке Александровская, что в трех километрах от Царского села – города Пушкина. Взгляд суровый, исподлобья, в руках пластмассовая сабля: никого не пропущу! Мужчина хоть и пяти лет отроду, но серьезный, куда серьезнее меня нынешнего.  Вот и фото подтверждающее есть.

1963-й год. В. Борискин между домами бабушек

 Ну, а если серьезно, то главные воспоминания – это папа с мамой, любимые бабушки. Встреча нового 1965-го года, в доме много гостей, я танцую вместе с родителями – счастливый и гордый тем, какие они у меня красивые и как меня любят. 

Встреча Нового 1964-го года

Правда, родители всегда или на работе или в работе, даже когда дома. Время трудное, удобств в доме нет, да и сам дом повидал виды: во время войны немцы практически разрушили его, превратив в гараж для мотоциклов, – в Александровской был их укрепрайон. После войны дом постоянно перестраивали: сначала на две семьи, потом на одну, затем пристроили к дому котельную. И так до нынешних лет – теперь я сам что-то постоянно доделываю и улучшаю в родовом гнезде.

Да и есть в кого. С детства помню: отец – постоянно в сарае, что-то пилит, стругает, таскает на коромысле воду для стирки.  Мама – готовит, стирает, гладит.  Я – под присмотром бабушки.

 Я ведь и своим рождением обязан бабушке Лиде: это она посоветовала своей дочери остановить свой выбор на моем отце – приметила, как ухажер, завидев маму с тяжелыми сумками или ведрами с водой, всегда подхватывал поклажу и помогал донести до дому, и в гости приходил с цветами и конфетами, а не с бутылкой водки, как водилось среди поселковых.

Свадьба мамы, Дубакиной Валентины Павловны и отца Борискина Сергея Васильевича         

В честь успешного окончания  Технического училища папа подарил маме замечательную фарфоровую статуэтку – с двумя стройными балеринами, с дарственной гравировкой. Ее я бережно храню до сих пор.

Статуэтка, подаренная маме папой в честь успешной защиты диплома. 1950-й год

Через дорогу от нас жила другая моя бабушка – Настя. Я любил ходить к ней в гости: она всегда готовила для меня что-нибудь вкусненькое: то пирожки с вареньем,  то блинчики, то замечательный, любимый до сих пор, клюквенный кисель, застывавший в суповых тарелках.

Бабушки Настя и Лида у дома бабушки Насти

 Однажды бабушка Лида серьезно заболела, и мама стала по утрам перед работой относить меня к бабушке Насте. Завернет полусонного в одеяло – полностью, с головой и ногами, как в кокон, и – хрум-хрум-хрум! (хрустят ее шаги по морозному снегу), скрип калитки – и вот я уже в дальней бабушкиной комнате, на пуховой перине, проваливаюсь в сладкий утренний сон… Будят меня бесцеремонные лучи солнца, я открываю глаза и рассматриваю портреты, висящие на стене напротив: дедушки Василия, умершего в ленинградскую блокаду, старшего бабушкиного сына Александра, погибшего при освобождении Польши в 1944-м, другие семейные фотографии. Слышу бабушкины хлопоты: открывает заслонки, растапливает печь, – день начался… 

 В бабушкиной комнате, сколько я себя помню, висела икона Казанской божьей матери. Когда деревянную церковь, стоявшую  в поселке у кладбища, в советские годы закрыли, организовав там комсомольский клуб, местным жителям разрешили взять из нее иконы. Так эта икона и появилась у бабушки. Теперь это наша самая дорогая семейная реликвия.

Икона Казанской божьей матери – семейная реликвия

Бабушка Лида умерла, когда мне исполнилось шесть. Уходила долго и мучительно – от рака желудка. Мама была в страшном состоянии – бабушка была самым близким и дорогим ей человеком. Бабушка Настя как могла успокаивала, обещала ей помогать во всем, в частности,  воспитать меня. И выполнила свое обещание: до старших классов школы я жил у бабушки. Она научила меня очень многому: читать, писать, – в первом классе я был первым учеником в классе. Она учила со мной стихи их школьной программы, причем запоминала их лучше меня! И даже помогала учить английский: я писал ей слова русскими буквами, и она проверяла мои уроки. Бабушка много рассказывала о своей жизни, о людях, которые ей встречались, трудностях, которые пришлось преодолеть. В преклонном возрасте она уже очень плохо видела, поэтому старенький телевизор «Рекорд» не смотрела, а слушала. Ну и конечно же, радио. Ее любимой передачей была «Встреча с песней» – концерт по заявкам радиослушателей  с рассказами о людях и судьбах. Я написал рассказ о бабушке и послал в редакцию. И письмо зачитали почти полностью, настолько удивительной показалась редакторам история ее жизни. И поставили в эфир ее любимую песню «Окрасился месяц багрянцем». Бабушка сообщила мне о куплете, который пели в ее молодости, не попавший в исполнявшуюся на эстраде версию:

Меня обманул ты однажды –
Сегодня тебя провела,
Смотри, вот и ножик булатный,
Его я не даром взяла!

Позже многие родственники, которых война и судьба раскидала от Поволжья до Сибири, писали бабушке, что слышали эту программу и благодарны мне за рассказ о ней.

Бабушка была человеком необыкновенным. Она прямо-таки притягивала к себе просто людей. Как она это делала – загадка. Ей не удалось получить полноценного образования, жила она в половине ветхого деревянного дома  – две проходные комнаты и кухня. Отопление печное, «удобства» на улице. Но к ней постоянно, на все праздники, съезжалось огромное количество родственников, друзей и знакомых, приходили соседи… 

Бабушка Анастасия Михайловна Борискина (Ладыгина)

Помню, как за большим круглым столом сидят взрослые, все – из города, все – состоявшиеся в своих профессиях люди, очень разные, но приятные в общении  и остроумные. Они ведут интереснейшие беседы о жизни. После традиционного чая бабушка приносит большие картонные карты и мешочек с бочонками, и гости начинают играть в лото. Ставят на кон мелочь, и я, тогда еще совсем маленький, впервые постигаю, что такое азарт: сижу у папы на коленях и страшно расстраиваюсь, если он проигрывает. Но сияю, как начищенный самовар, когда ему везет.

Мама, папа, друзья и родственники у Царь-Ванны Баболовского дворца

С раннего детства я слышал от бабушки загадочное слово «Коломяги». Позже бабушка рассказала, что она родом из этого пригорода Петербурга. Девичья фамилия ее была Ладыгина, а ее мамы – Каяйкина. Не случайно их здесь привожу, так как в Коломягах жили потомки поволжских крестьян, которых по указу Петра I начал завозить его соратник граф Остерман. После 1861 года они приложили немало усилий, чтобы выкупить себя и землю, на которой жили, и очень не хотели пускать сюда людей со стороны – женили своих детей на местных. Так в итоге  в деревне осталось не больше полутора десятков фамилий. Коломяжские крестьяне были людьми набожными, и бабушка не была исключением: часто посещала церкви и каждый день встречала и провожала молитвой. Когда молиться в маленькой кирпичной часовне стало неудобно – народу мало помещалось, холода зимой стояли изрядные, – крестьяне собрали деньги на строительство теплого деревянного храма. В 1906-м году храм святого великомученика Дмитрия Солунского был построен. В учреждении и сборе средств на его возведение принимали участие и бабушкины ближайшие родственники. Вот надпись на медной доске, долгое время висевшей справа от входа:

«Постройка храма начата 19 июня 1906 года.
Окончена 19 октября того же года.
Председатель А.Ф. Орлов-Денисов-Никитин.
Благочинный протоиерей Н.А. Травинский.
Священник П.В. Пашский.
Крестьяне М.Н. Ладыгин и М.И. Ладыгин.
Строитель и казначей А.Е. Демидов.
Архитектор А.А. Всеславин.»

Церковь св. Великомученика Дмитрия Солунского в Коломягах

Бабушка иногда брала меня с собой в поездках к родственникам в Коломяги. Мы доезжали на электричке до станции «Удельная» (метро там тогда и в помине не было) и дальше шли в Коломяги мимо Удельного парка. С ним у бабушки было связано много воспоминаний юности. Там в летнее время работал театр, играли духовые оркестры, было множество развлечений. Как-то бабушка неосторожно упомянула, что в этом парке под раскидистым дубом от неразделенной любви застрелился гимназист. С тех пор внуки, гуляя с ней в парке, просто-таки изводили ее вопросами: «Ну скажи, под каким деревом он застрелился? Под этим? Под вот этим? Может, под тем?» Бабушка, уже и не рада была, что рассказала… И дуб не показала. Так и осталось это тайной.

…Дальше мы пересекали полотно Детской железной дороги, которая до революции была вовсе не детской, и бабушка ездила по ней работать на завод, производивший медикаменты: на дворе была Первая Мировая война. Детство у нее было трудное: отец ушел из семьи, и маме с детьми пришлось несладко. Бабушка вынуждена была подрабатывать в домах соседей, занимаясь уборкой и стиркой. На лето семья переезжала в неотапливаемую хибару в углу участка, а дом сдавался горожанам под дачу. Серьезное образование получить не получилось. Но была в ней какая-то женская сила,  харизма, способность завораживающе интересно говорить – тем правильным образным русским языком, которым всегда славились коренные петербуржцы. Что давало ей эту силу? Вера в Бога, переданные через поколения таланты предков?..  Наверное, все вместе.

«Любовь к отеческим гробам» почему-то просыпается в нас на склоне лет. В молодости ты настолько энергетически богат, такие возможности перед тобой открываются, что задумываться, насколько то или иное занятие твоих пращуров, их таланты, их судьбы, наконец, могут определить и твой путь в жизни, просто нет ни времени, ни желания. В преклонном возрасте никуда не торопишься, появляется потребность в подведении некоторых итогов, в определении своего места в длинной цепочке твоего родословного дерева.

Родословную свою по линии отца и бабушки Насти я узнал недавно. Дмитрий Семенович Борискин, мой прадед, был родом из крестьян Мосальского уезда Калужской области. Оказавшись в Санкт-Петербург в конце позапрошлого века, он добился немалых успехов. Во всех телефонных справочниках города, начиная с 1912 года значилось: Борискин Дмитрий Семенович. Тел.1310. Спасский переулок, 6-8. Представитель фирмы «Растеряевъ».

Большой Гостиной двор Санкт-Петербурга. Лавка купцов Растеряевых  – поставщиков  Двора Его Императорского Величества

Растеряевы были купцами серьезными, имели металлообрабатывающий и литейный, кирпичный заводы, лавки в Большом гостином дворе. У Новодевичьего монастыря, что на нынешнем Московском проспекте, они арендовали большой участок земли, устроили на нем сначала склад песка (город активно расширялся), а затем, подведя нитку железной дороги, построили знаменитые Бадаевские склады. Не случайно, видимо, Дмитрий Семенович, умерший в 1931 году, был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря…

Семья у прадеда была большая: до 1917 года родилось шестеро сыновей и три дочери. Всем управляла мать семейства – Мария Митрофановна, женщина уверенная в себе, волевая. Вот она на фотографии 1904 года, с сестрой и детьми. В форме гимназиста – старший сын, Василий, будущий мой дедушка.

Прабабушка Мария Митрофановна с сыном Василием

Жила семья в Спасском переулке, недалеко от места работы – в Большом Гостином дворе, где находилась контора.

А еще от Гостиного двора по Садовой отправлялась конка – прямиком в дачные места, до деревни Коломяги. Именно там и снимал дачу для своего обширного семейства прадедушка Дмитрий Семенович. Все, кто мог, спешил летом уехать из пыльного города на свежий воздух, а отцы семейств по воскресным дням навещали жен и детей, привозя продукты и подарки – прямо как у Чехова в «Дачном муже». Вот фотография 1913-го года, на которой все семейство (за исключением еще не родившихся Ивана и Николая) на даче, в Коломягах. К Семье приехал прапрадед Семен (в пальто и шляпе), рядом с ним Дмитрий Семенович и Мария Митрофановна, вторым справа в верхнем ряду в форме студента Коммерческого училища – дед Василий. В руках девочек и женщины – полевые цветы, видимо, собранные на прогулке, в окне дома семейство ожидает готовый к чаепитию самовар….

В верхнем ряду второй справа – дед Василий. В среднем – прапрадед Семен, прадед Дмитрий Семенович, на руках его – Глафира, справа – Мария Митрофановна

А дом этот – не чей иной, как моей прабабушки и дочки ее Насти. Здесь дедушка с бабушкой и познакомились. Дед сразу обратил внимание на девчонку, которая – представьте! – качалась… на турнике. Какова картинка:  в длинной юбке, кофте, с косой, и, будто мальчишка, висит на перекладине…  Марии Митрофановне симпатия старшего, любимого, сына не нравилась – она была против неравного брака.

Дмитрий Семенович с сыновьями Василием и Константином

Пятерым из шести сыновей Дмитрия Семеновича не удалось пережить Великую отечественную войну. Я застал только Евгения Дмитриевича – дядю Женю маленького. Был в семье и дядя Женя большой – муж одной из дочерей Дмитрия Семеновича.  Самый младший из сыновей – красавец, спортсмен, гордость и надежда семьи, –  трагически погиб, перегоняя американский самолет с Дальнего востока на фронт Отечественной войны. Произошло это в безлюдном необитаемом районе Сибири. В семидесятые годы в этих местах прокладывали магистраль и обнаружили сгоревший самолет и останки пилотов. Так мы узнали место гибели и могилы Николая Дмитриевича Борискина.

В 1914-м году идиллия дореволюционной счастливой жизни закончилась. Василия призвали в армию – шла Первая мировая. С фронта он вернулся с ранением легкого. В 1917-м Анастасия и Василий, несмотря на недовольство Марии Митрофановны, обвенчались. На следующий год у них родился первенец – мой старший дядя Александр. Воин, артиллерийский офицер, он пропал без вести в боях за освобождение Польши от немецко-фашистских захватчиков в 1944-м году… 

Наступили трудные времена. В городе – разруха, голод, работы нет. Новые революционные власти, узнав ,что в армии Василий был в составе совета солдатских депутатов, предложили работу в ЧК. Бабушка рассказывала, каким подавленным он приходил домой после «эксов» – экспроприаций имущества зажиточных людей. Плач детей, проклятья и истерики женщин, драки и выстрелы из-за угла от мужчин…

Памятник на месте гибели Николая Дмитриевича Борискина

Спасло его то, что в городе заканчивалось продовольствие, и всем, кто имел родственные связи в деревнях, настоятельно порекомендовали уехать из города. Дмитрий Семенович на родине, в Мосальске, купил для Василия  дом отставного генерала от медицины – деревянный, двухэтажный, добротный, с большим фруктовым садом. Дедушка с бабушкой туда переселились и жили до конца тридцатых годов прошлого века. Там и родился последним, пятым ребенком, мой отец – Сергей Васильевич.

На новом месте работы для деда поначалу также не оказалось. Специалисты по торговле в период военного коммунизма не требовались, а к крестьянской работе дед  с детства не был приспособлен.  Пришлось сменить счеты на поводья и в составе обозов возить на телегах зерно на сборные пункты. «Мужицкая» компания быстро дала себя знать: по рассказам бабушки, дед все чаще стал включать в лексикон матерные словечки, да еще и при детях. Для набожной Анастасии это было абсолютно неприемлемо, но все замечания и увещевания не могли побороть пагубную привычку. Однако бабушка при всей своей мягкости характер имела решительный. Она придумала способ. 

В очередной раз услышав от деда матерное словцо, она вдруг залепила ему в ответ такой отборной и многоэтажной конструкцией аналогичного содержания, что он от неожиданности оторопел. И при этом  добавила, что и впредь будет так же отвечать на его нецензурные выражения. Все это, видимо,  настолько не вязалось с ее благочестивым обликом, что дед, получив такой мощный заряд шокотерапии,  мгновенно излечился: больше бабушка до конца их совместной жизни ни разу не услышала от него ни одного неприличного слова.

 Перед самой войной, в 1940-м году, семья продала дом в Мосальске и переехала в Ленинград: все родственники жили здесь, да и образование детям приличное требовалось дать. После тяжелых 30-х годов состояние бабушки Насти и  деда Василия было неважнецким: на фото, может быть, последним совместном, дедушке 46, бабушке – 42 года, а выглядят как старики.  Воистину «жить стало лучше, жить стало веселей», как вещал в то время Иосиф Виссарионович.

Анастасия Михайловна и Василий Дмитриевич  накануне Великой Отечественной войны

Когда началась война, бабушка с младшими детьми эвакуировалась в Вологду, а дед Василий со старшим сыном Василием остались в Ленинграде. Самую страшную зиму  блокады 41-го-42-го годов дед не перенес: в феврале 1942-го в общежитии на Литовской улице он умер от голода и был похоронен в братской могиле  на Пискаревском кладбище. Сыну Василию и старшей дочери Анастасии – студентке медицинского института, –  удалось выжить.

Когда я задаюсь вопросом, откуда во мне тяга к поэтическому творчеству (ведь среди родственников литераторов не наблюдалось), ответ нахожу только такой: бабушка Настя и близость моего проживания к Царскосельскому лицею.

Бабушка рассказывала мне в детстве много разных историй и сказок. Не случайно первый опыт, вполне графоманский, состоял в написании – на целую ученическую тетрадку – сказки. Помню еще, как бабушка рифмовала постоянно ответы на мои к ней приставания. Так, если что-нибудь просил: «Ну Ба, ну Бу, ну Бесь!» Она мгновенно отвечала: «На гвоздике повесь!» Или « Ба, ну что же всего одну конфету дала? Мааало!» – «Прибавит мама!» – парировала бабушка.                                 

Вот она, дорогая моя, на фото , уже в преклонном возрасте, сидит на лавочке возле своего дома, такого же старенького и родного, с детских лет любимого…

Бабушка Настя на лавочке у своего дома в поселке Александровская. Восьмидесятые годы

В детстве я обожал плавать.  Но на юге города, как назло, почти не было мест для купания. Только пожарные пруды, вырытые в Александровской еще в царские времена (мы их звали почему-то «Синенький» и «Красненький») и большая запруда в Александровском парке у плотины. Помню, как в июльский зной, прополов обещанную маме грядку и натаскав воды для вечернего полива, я вскакивал на велосипед «Украина» и летел купаться. Заросшая тропинка Александровского парка  с узловатыми мускулистыми лапами корней вела вдоль обрывистого берега реки Кузьминки к плотине. С нее можно было  понырять и в  вдоволь поплавать в речной запруде… 

Когда-то в этом пруду купали слонов (их содержали в павильоне на берегу), по берегам прогуливались ламы, подаренные президентом Перу российскому императору, а во времена Николая I, обожавшего средневековье, по дорожкам, через многочисленные мостики, с грохотом шествовали облаченные в рыцарские наряды придворные. Это были знаменитые царскосельские карусели. Позже подумалось, что и юный Саша Пушкин с друзьями-лицеистами наверняка бродил вдоль берегов этой речки, много и многих повидавшей за время своего существования…»

Плотина на реке Кузьминка в Александровском парке

И мне вспомнилось стихотворение Владимира Борискина об этой самой  реке – с необычным посвящением:

РЕКА КУЗЬМИНКА
Ушедшим в небытие селам и деревням
Большое, Редкое и Малое Кузьмино,
Рехколово, Мыкколово и Синды в окрестностях
Царского Села
посвящается

Что-то бухает, стучит, бьется за окном.
В зимней ветреной ночи дышится с трудом.
И взъерошенным котам у входных дверей,
запорошенным следам юности моей.

…И река тогда рекла голосом грудным
из-под толстого стекла шитых стужей льдин:
– Ты зачем ко мне пришел, ждешь какой совет?
Нет одноименных сел, мыз ижорских нет.

Где купание слонов, – вод разлив по грудь? –
Грудой серых валунов птиц не обмануть.
Помню долгий променад ярких царских свит.
Фалангистов, чей отряд был в войну разбит.

Жизнь возьмет свои права – с горок, без помех,
мчатся дети сызнова, рассыпая смех…
Вот и ты вдоль берегов лихо, по лыжне
между ив – печальных вдов – спустишься ко мне.

До тебя один Поэт, дуэлянт и Бог
тоже ждал здесь мой совет на меже эпох.
Стикс не переходят вброд, уж не обессудь, –
возле стылых черных вод он закончил путь.

Но не бойся, не горюй, зла вокруг не множь, –
ты сегодня здесь герой, ты сегодня муж.
И пускай дорога вниз, быстротечен спуск,
тайне жизни удивись! – Я века дивлюсь…

Вот и я, слушая рассказ Владимира, не уставала дивиться – какой огромный мир живёт в каждом человеке! Мир, расцветающий листвой первых детских впечатлений и уходящий от них корнями в прошлое, в глубинную историю семьи, предков. И думала о том, как же это важно – хранить воспоминания не только свои,  но и всех родных и близких, передавших нам, словно эстафету, память о своей жизни.

Беседовала Галина Илюхина