На ступенях Исаакиевского собора непривычно мало людей – сегодня там выходной. Я стою у ограждения и немного нервничаю: мне предстоит встреча с легендарным человеком – Владимиром Константиновичем Стразовым, который посвятил реставрации без малого 60 лет. Он выходит, машет рукой кому-то невидимому за тонированными стеклами охранной будки, и на турникете загорается зеленый свет. Мы входим в прохладный полумрак. Собор совершенно безлюден, гулок. Это кажется невероятным. Первый раз в жизни мне довелось увидеть его таким. Я чувствую себя муравьишкой среди этого молчаливого высокого великолепия. Мы с Владимиром Константиновичем присаживаемся на скамейку.

 Почетный реставратор Санкт-Петербурга Владимир Стразов у отреставрированной им картины «Святой Павел»

– Владимир Константинович, какие работы вам здесь приходилось реставрировать?

– Много. Вот, например, одна из последних – картина-икона «Святой Павел», – реставратор показывает на высоченную икону. – Это живопись Тимофея Неффа, придворного художника Николая I, середина 19-го века. Здесь много его произведений. Видите – четыре опоры? Это пилоны. Иконы на них – пилонная живопись. Тоже наша реставрация: «Введение Марии во храм», «Сретенье Господне», «Вознесение Христа»… Очень много работ.

 – И еще, наверное, много предстоит?

 – О, да… Моего века на все не хватит… (смеется)

 – А давно Вы работаете в Исаакиевском соборе?

 – Исаакиевский собор начался для меня лет 40 назад. Мы делали иконы для Сампсониевского собора, тогда он входил в музейный комплекс Исаакия, предметы убранства и сейчас за ним закреплены. Нам предстояла работа по реставрации двенадцати икон первой половины 18-го века. Это церковный календарь, Месяцеслов. Иконы были в аварийном состоянии. К некоторым страшно было прикоснуться: они были поражены жучком и основа икон стала рыхлой. Одно укрепление древесины занимало около пяти месяцев. И только после этого икону переворачивали и приступали к реставрации лицевой стороны. Вот с этого Месяцеслова и началась моя реставрация Исаакиевского собора.

 – А как укрепляют древесину?

 – Древесина глубоко пропитывалась специальной смолой, постепенно насыщалась, насыщалась – до самого верха. В результате древесная основа стала очень прочной. Тяжелая, но очень крепкая. Живописные произведения – предметы деликатные, требуют постоянного наблюдения, профилактики. Мы наблюдаем их все эти годы — иконы в хорошем состоянии.

Исаакиевский собор

 – Вы сказали, что 40 лет работаете в Исаакиевском соборе, но Ваш реставрационный стаж давно перевалил за полвека. Чем Вы занимались раньше, как пришли в реставраторы?
– Мой сосед дядя Миша был художником. Я наблюдал за его работой и мечтал поступить в художественно-ремесленное училище №1 города Владимира. Туда нужно было сдавать экзамены: рисунок, живопись, композиция. И вот дядя Миша меня всему этому учил: законам построения рисунка, перспективе, прочим премудростям. У него была своя мастерская, там мы и занимались. После 7-го класса я пошел поступать в училище. Сдал все экзамены, а в приеме мне отказали. Потому что я был хилый: всего 32 кило веса. Мне сказали: «не сможешь работать». Ох, как я расстроился! А мама у меня была партийная, высокой коммунистической сознательности. Она пошла в обком партии бороться с несправедливостью, и у нее получилось: из обкома позвонили в училище и сурово приказали зачислить – оценки-то хорошие, по закону обязаны взять. 

В этом же, 1961-м, году меня послали в Крым на поправку. Я попал в санаторий «Буревестник», где набирались сил ремесленники со всего Советского Союза. И так совпало, что в это время в Крыму отдыхал Гагарин. И поскольку он сам когда-то учился в ремесленном училище, то пришел выступать к нам на вечер: рассказывал, как он летал, а потом пошли фотографироваться. Желающих было так много, что фотографу пришлось отойти метров на сто, чтобы все попали в кадр.
Недели две мы с нетерпением ждали фото. И вот наконец принесли заветную карточку. Стали разглядывать, а там все лица такие мелкие, кто где – непонятно! Даже через лупу смотрели: всё равно никто себя не признал. Гагарина опознали только по фуражке! (смеется)

Владимир Стразов, член Союза художников Санкт-Петербурга, художник-реставратор 1 категории, почетный реставратор Санкт-Петербурга

А потом началась учеба в училище. Мастером у нас был Константин Васильевич Петрушин, специалист высочайшего класса. Учил нас все делать исключительно руками, никаких станков. Обучал работе с инкрустацией: с разными породами дерева, сочетанием с янтарем, перламутром, латунью. После училища год работал на заводе, потом призвали в армию. И попал я в Ленинград, в Главный штаб округа. Взяли меня туда из-за почерка: он у меня был каллиграфический, в училище выработался. Там познакомился с реставраторами, которые восстанавливали паркет. Они говорят: «Что тебе во Владимир ехать? Давай к нам, в реставрационные мастерские!»

И так получилось, что с 1967 года меня взяли на работу в СНРПМ  (Специальные научно-реставрационные производственные мастерские). Вот это и есть точка отсчета моей работы реставратором. А вскоре я попал в большую группу ленинградских реставраторов, которую направили в командировку в Москву, в Большой Кремлевский дворец. И там как раз очень пригодилась моя профессия краснодеревщика. Мы реставрировали двери в залах – огромные, пять метров высотой, инкрустированы черепахой, медью, перламутром… Командировка была рассчитана на два года, но через год я поступил в училище им. Серова в Ленинграде, на специальность художника-реставратора, и отказался от работы в Кремле. Мне очень повезло, это был последний набор на вечернее отделение – я мог учиться и одновременно работать.

Коллектив ленинградских реставраторов  СНРПМ. Большой Кремлевский дворец, 1968. Из книги В.К. Стразова «Живи, картина!»

Я смотрю на Владимира Константиновича и думаю: взять и так запросто оставить работу в Кремле! Ведь Москва и тогда была Москва — зарплата реставратора (да еще и на таком объекте!) в два раза выше, и жизнь ярче, чем в Ленинграде… Но стремление расти и совершенствоваться профессионально победило все столичные искушения.

– Значит, после училища вы стали реставрировать живопись? А где?

– Мне приходилось работать во многих музеях:  и в Эрмитаже, и в Русском музее, и в музее Анны Ахматовой, в разных дворцах и особняках, и, конечно, в храмах. Много где, всё не упомнить…

– Были ли случаи, что под слоем реставрируемой картины обнаруживается другая?

– Бывало, да. Приходит вещь в реставрацию. Мы делаем исследования: химико-технологические, оптико-физические – в инфракрасных, ультрафиолетовых лучах и в рентгеновском излучении. И рентген показывает, что под живописным слоем есть еще один. Такое случилось, например, с иконой в Сампсониевском соборе: смотришь на икону – одна голова, а рентген показывает, что под ней еще одна. Значит, в процессе создания иконы автор вносил изменения.                                                                                                        

Перед началом работы реставратор  составляет подробное описание о состоянии сохранности предмета и пишет дефектную ведомость.  И в процессе каждая операция описывается подробно, как история болезни: что делали, какими материалами, обязательно дата, время. По окончании работы составляется реставрационный паспорт, чтобы потом, в будущем, реставраторы доподлинно знали, какие манипуляции проводились с картиной.

– А вам приходилось сталкиваться с работой предшественников-реставраторов?

– В Исаакиевском соборе встречается много следов послевоенной реставрации. При исследовании икон в ультрафиолетовом свете мы видим так называемые записи — тонировки, лежащие на авторской живописи. Это значит, что икона подвергалась реставрации, но документально это зафиксировано не было. И мы очень тщательно расчищаем авторскую живопись, удаляя эти записи. Хотите посмотреть, как это происходит?

Картина «Сошествие Святого духа на апостолов» 1846-1848 гг. Тимофей Нефф. До и после реставрации. Из книги В.К. Стразова «Живи, картина!»

Ещё бы, конечно хочу. Не то слово, как хочу! Но где? Я оглядываюсь по сторонам. Никаких лесов, никаких людей в передниках и нарукавниках. Вокруг — торжественный, роскошный соборный зал, никаких следов работ не видно.

Владимир Константинович улыбается:

– Сейчас вы увидите совсем другой Исаакиевский собор. Обратите внимание на стену слева от алтаря. Ничего не замечаете?

Я приглядываюсь, и вдруг понимаю, что это – баннер! На всю высоту собора, с иконами, мрамором… Фантастика.

– Да, стена собора была детально сфотографирована, а потом все распечатали в натуральную величину и смонтировали! – говорит Владимир Константинович, нажимает тайную кнопку, и мы идем… сквозь стену. Вернее, сквозь замаскированную дверь в стене. «Как в сказке про Буратино» – думается мне. Маленькая узкая лестница ведет наверх, по металлическим строительным лесам. Наверху, на высоте левой части алтарного иконостаса – большая дощатая площадка. Посредине на огромном столе лежит икона. Молодой человек в специальных очках водит над нею каким-то светящимся прибором.

– Это мой коллега, Константин Ефимов, он как раз выявляет записи в ультрафиолетовых лучах. Подойдите поближе и увидите сами.

 Я робко подхожу, смотрю на поверхность. И действительно – в бледно-сиреневых лучах проявляются темные пятна и узенькие полоски. Это и есть тонировка, следы прежних вмешательств. Владимир Константинович подводит меня к стене. На ней множество фотографий, явно развешенных в строгой последовательности.

 – Тут зафиксированы все этапы работы, все операции. Первое фото – объект до реставрации. Потом – результаты исследований. Дальше – промежуточные процессы…

Картина «Вознесение Христа» 1846-1848 гг. Тимофей Нефф. До и после реставрации. Из книги В.К. Стразова «Живи, картина!»

– Владимир Константинович, я вижу, у вас работают молодые профессионалы… А со студентами Вам приходится работать?

 – В Москве есть Союз реставраторов, который организует выездные школы. Берут студентов со всей страны и вывозят в разные города. Я много с ними ездил – в Архангельскую область, в Ошевенск. И сюда приглашал на практику. И вне школы тоже – приглашаем будущих реставраторов к нам на работы, учим. Стараемся молодежь подтянуть.

 – А как молодежь, тянется? Или не особенно хочет?

 – Знаете, когда я учился в Серова, у нас в группе были одни ребята. Если две девочки в группе – то уже много. А сейчас, на удивление, все наоборот. Придешь в Академию на реставрационный факультет – одни девочки. В лучшем случае – один-два парня.

– Как Вы полагаете, с чем это связано? Ребята стремятся в более доходные профессии?

– Да что говорить, зарплата средняя. По нынешним меркам маловата. Время другое, подход государства к реставрации поменялся. Объявляются тендеры, и выигрывает тот, кто сделает быстрее и дешевле. Куда это годится? Реставрация – труд кропотливый и затратный. Я всегда привожу пример из медицины. Представьте: вам нужно делать серьезную операцию. И объявляют тендер. Профессор говорит: операция продлится несколько часов, через месяц вас выпишут. Другой врач говорит: я готов прооперировать за час, через три дня – выписка. А санитарка Маша говорит: а я справлюсь за пять минут – и сразу домой! И тетя Маша выиграла. Вы ей доверитесь?

 Модели трех Исаакиевских храмов. 

 – Не доверюсь, конечно. А в реставрации, выходит, доверяют?

 – Бывает, да. И это очень печально. И еще печально, что наша профессия совсем нигде не звучит, мало обращается на нее внимания. Редко-редко по телевизору что-то о реставраторах промелькнет. Откуда возьмется интерес к профессии? А ведь мы – культурная столица! И специалисты у нас – просто клад, и реставрационная школа – лучшая. Вы знаете, например, кто из руин восстановил Петродворец или Царское село? Никто не скажет, а ведь это были настоящие герои.

Нам довелось 12 лет проработать в Словении на восстановлении католической церкви Св. Екатерины. Так вот там в музеях на табличке с указанием автора и названием картины обязательно стоит дата реставрации и имя реставратора. Чтобы люди понимали, какую красоту им вернули, и кто это сделал. Это справедливо.

Правда, у нас в Петербурге, в Союзе реставраторов, есть аллея славы. 1 июля, в День реставратора, выставляются стенды с фотографиями и именами мастеров. Раньше в этот день присваивали звания: Почетный реставратор I, II и III степени, и вручали денежные премии. А теперь – нет. С нынешнего года вместо звания почетного реставратора ввели – «заслуженный». Хотелось бы, чтобы при присвоении этого звания простые труженики-реставраторы не остались без внимания…

Поразительная забота о коллегах. И скромность. Я заметила, что в нашем разговоре Владимир Константинович, говоря о работе, ни разу не сказал «я реставрировал». Всегда  – «мы». 

Мы идем по собору. Я смотрю на потрясающие полотна  – огромные, живые, словно только что вышедшие из-под кисти художника. И почти про каждую Владимир Константинович говорит: это мы реставрировали… И это… И это тоже…

–  Что бы вам хотелось сказать будущим реставраторам?

 – Наш принцип как у медиков: не навреди. Нужно очень серьезно, очень внимательно относиться к своему делу. Как можно больше сохранить авторства в работе. В нашем городе, возрожденном после блокады, после страшной военной разрухи, мы просто обязаны сберегать это наследие. Самая главная задача реставратора – принять вещь, сохранить и передать следующему поколению.

Прощаемся у выхода. Я благодарю Владимира Константиновича за беседу, за эту удивительную встречу в  Исаакиевском соборе, и мне никак не подобрать нужные фразы, чтобы выразить свое восхищение его многолетним трудом – таким кропотливым и одновременно таким масштабным, что кружится голова.  

…Я медленно иду по Малой Морской. Оглядываюсь на Исаакий, открывший мне сегодня немного своих тайн. И вспоминаю формулу Владимира Константиновича. Всего три слова, но как же точно они отражают сущность работы реставратора, как ясно рисуют связь между поколениями!

«Принять – сохранить – передать».

Галина Илюхина

Фотограф Александра Климова